Проза

Налоговые юристы выигрывают почти 92% судебных процессов, сообщили УНИАН в пресс-службе Государственной налоговой службы Украины (ГНСУ).

Данная информация вызвала такую вот ассоциацию:

<...>

В некотором царстве, в некотором государстве стояла деревня. В той деревне жили-были два мужика: Го­лой Ерема да Фома Большая Крома. Вот пришла к ним зима сиволапая, затрещали избушки, повалил снег.

У кого тепло, у кого добро, а Ерема лежит на нетопленой печи, дует в кулаки да думает:

«Ух! холодно! ныне и морозы стали сердитее: нигде места не находишь! Дай-ка поеду я в лес, дров нарублю да печку вытоплю!»

Пошел к соседу, попросил сани. Пришел к Фоме, просит лоша­ди. На Фому в тот раз добрый стих нашел.

— Изволь,— говорит,— возьми лошадь.

Ерема поклонился, взял лошадь, повел к себе да идучи-то думает: «Экой я дуралей! Выпросил я лошадь, хомута не взял. Как же я запрягу ее? Идти опять к Фоме — еще рассердится и лошаденки не даст. Идти к соседям — скажут: что за дурак, хомут забыл, когда лошадь брал? Да и придется ли чужой хомут по лошадке?»

Голь мудрена. Думал, думал да и вздумал: 2Привяжу я лошадь к саням хвостом!» Точно, привязал, перекрестился, поехал. Ну, ехал он близко ли, далеко, низко ли, высоко, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Ерема нарубил воз дров и поехал назад. Ладно дело! Приехал домой, отворил ворота, да и забыл подворотню вынуть; нукнул на лошадь; та уперлась, двинул: сама-то на двор взошла, а воз-то на улице остался, и с хвостом!

Этакое горе! Как теперь к Фоме показаться? Что он скажет? Взял лошадь с хвостом, а отдаешь без хвоста! Но так как делать было не­чего, побрел Ерема к Фоме, повел с собою и лошадку бесхвостую.

Как закричит на Ерему Фома Большая Крома, закричит, как только богатые на бедных кричать умеют; у Еремы и ноги подко­сились! Повалился он в ноги Фоме, просит, плачет, умоляет. Нет пощады!

Как ты смел?! Как ты дерзнул?! Как ты мог у моей лошади хвост выдернуть?!

Ерема уверял, что она сама его выдернула, отдавал себя в зара­ботку, просил простить, просил прибить, да только простить.

— Ни прощать, ни бить тебя не стану,— отвечает Фома,— а пой­дем-ка, приятель дорогой, к судье Шемяке! Пусть он рассудит, и что он велит, то и будь!

Что станешь делать! Фома ухватил Ерему за ворот и повел его к судье Шемяке.

Недалеко уж им и до Шемяки-судьи, и думает Ерема: «Ну, и без беды судья беда, а у меня такая беда над головою — куда я денусь! Сгинь моя голова победная! Вот подходим мы к мосту, а под мос­том прорубь немалая. Перекрещусь да брошусь в прорубь — поми­най как звали!» Сказано — сделано.

Только поравнялись с серединой моста, Ерема говорит:

— Постой, Фома Карпыч! Вон видно отсюда село — дай пере­креститься на Божью церковь!

Отпустил Фома Ерему, а он снял шапку, положил ее на перила моста, перекрестился да как махнет с моста — только и видели его! Просился Фома к перилам, глядит — глазам не верит: Ёрема стоит под мостом на льду живехонек и держит его там за ворот здоровый мужичина; подле стоит лошадь, запряженная в сани, а в санях ле­жит кто-то и молчит. Сбежал Фома вниз, а мужичина уже навстре­чу ползет, Ерему с собой за ворот волочет.

— Что, добрый человек,— сказал Фома,— как звать тебя, не знаю. Куда волочешь ты этого окаянного Ерему?

—  Зовут меня Артамон, сын я Сидорович,— отвечал мужичи­на.— А ехал я с бачкой^[1] моим к куму в гости, нового пива отведать. Подъехали мы под этот мост, и вдруг свалился с моста вот этот ока­янный на моего бачку и отправил его в дальнюю дорогу, так что он перед смертью и пожалеть не успел, что у кума пива молодого не отведал. Вот я поворотил оглобли: веду этого прыгуна к судье Шемяке, пусть он у него попрыгает да научится, каково с мосту не ог­лядевшись бросаться да добрых людей давить!

— Хе, хе! — возгласил тогда Фома по прозванию Большая Крома,— так я тебе добрый попутчик!

Подошли наши просители к дому судьи Шемяки, смотрят: дом стоит во дворе, на всей красоте, а над домом поставлена превели­кая надпись: «Дом правосудного судьи Шемяки». Ворота растворены настежь, и от самых ворот до крыльца дубового снег расчищен, песочком дорожка посыпана — свободный вход всякому, бедному и богатому.

— Ай да судья Шемяка! — говорят просители.— Да у нас и к сотскому такого свободного входа нет!

Смотрят они еще: подле ворот на улице, по обе стороны, врыты два столба высоких, подле каждого столба стоит земский ярыжка с дубинкой, а на столбах прибиты листы и на листах написано что- то такими крупными буквами, что слепой прочитает. Нашим про­сителям жаловатьея судье Шемяке было дело небывалое, не знают они ни суда, ни обряда. Сняли шапки, кланяются ярыжкам и хо­тят идти прямо во двор, в ворота.

— Стой! — закричал один ярыжка,— Сперва прочитай, что на столбе написано!

Просители поглядели друг на друга и отвечали:

— Грамоты не знаем, кормилец!

— Ну, так слушайте, я вам прочту: «Ведомо сим чинится всяко­му, что никто из жалобщиков, приходящих к судье Шемяке, ника­ких взяток никому давать не должен, а паче чаяния кто что даст, будет судиться, яко виновный в подкупе».

— Ай да кормилец судья Шемяка! — вскричали просители.

— Ну, теперь давай же за прочтение! — сказал им ярыжка, про­тягивая руку.

— Как — давай? Да ведь ты сам о том читал, чтобы мы не да­вали?

— Да разве я взятку с тебя прошу? — вскричал ярыжка.— Это законное дело. Кто тебе не велел грамоту знать!

— А если бы мы сами грамоту знали?

— Тогда вы должны бы были заплатить за то, что сами прочи­тали. Толковать нечего! Давай, а не то дубинкой по лбу съезжу; за­будешь, как твоего отца зовут, да еще в тюрьме насидишься за ос­лушание против начальства и своевольство!

Толковать было в самом деле нечего; просители вынули свои мошны, заплатили по алтыну.

— Теперь ступайте к другому столбу! — проговорил ярыжка.

Просители подошли к другому столбу.

— Знаете грамоту? — спросил товарищ ярыжки.

— Нет, кормилец!

— Так слушайте: «Ведомо сим чинится всякому, что каждый жа­лобщик, приходящий к судье Шемяке, имеет быть к нему допущен свободно во все положенные часы, и никто не смеет, пришедши, уйти назад, под опасением быть судимым, яко виноватый».

— Слышим, кормилец! — отвечали просители, низко кланяясь.

— Давай же за объявление,— сказал ярыжка,— и отговаривать­ся не смей, понеже за ослушание будешь виноват!

Просители поглядели друг на друга и заплатили еще по алтыну.

— А ты, молодец, что не платишь? — спросили ярыжки Ерему.

— У меня нечего дать,— отвечал Ерема.

— Так и не смей ты идти к судье Шемяке, коли за прочтение да за объявление приказов не платишь — пошел прочь!

— Да я и не желаю идти к судье,— сказал Ерема,— спасибо вам, господа земские ярыжки! Пожалуй, хоть приударьте еще меня в толчки да прогоните!

— Давай затылок, за этим дело не станет!

Тут Фома и Артамон испугались, кланяются, говорят:

— Господа земские ярыжки! ведем мы его к судье Шемяке, а если вы его прогоните, так кого же судья судить будет?

— ам какое дело! Платите за него вы, а без того не пустим.

Просители постояли, подумали, опять развязали мошны и за­платили за Ерему по доброму грошу с брата. А Ерема между тем рас­хаживал по улице подле ворот, увидел камешек порядочный, поду­мал, завернул его в тряпичку и спрятал за пазуху.

— Все выместим на лиходее нашем, когда будем у судьи Шемяки! — говорили просители.

Идут, прошли сквозь широкие ворота, пошли по чистой, гладкой, широкой дорожке.

— Стой! — закричали два новых ярыжки и выскочили из будок, которые поставлены были во дворе по обеим сторонам ворот, так что с улицы совсем не были видны.— Куда? Зачем?

— К судье Шемяке.

— Давай по три алтына!

— За что, кормильцы?

— Положенное за вход во двор судейский.

— Что, Артамон Сидорович, платить ли нам? — спросил Фома, который был скупее товарища.— Не вернуться ли нам?

— Так заплатите по шести алтын за выход! — вскричали ярыжки,

Ни взад, ни вперед! Попались молодцы! Ерема и думать ни о чем

не хотел, потому что ему, как голому, и тут угрожали только толч­ками, а просители поморщились, да опять за него заплатили.

— Шапки долой! пени по пяти алтын! — закричал главный ярыж­ка, когда просители подошли к судейскому крыльцу.

Они и не заметили, как он вывернулся, откуда взялся. То-то и беда, что просителям кажется чистая, широкая дорога к судейско­му крыльцу, а как пойдут по той дороге, ярыжки словно из-под зем­ли вывертываются да так змейкой в карман и лезут.

— Послушай-ка, кормилец,— сказал Фома главному ярыжке.— Читали нам приказы у ворот, чтобы никому взяток не давать.

— Да разве вы давали кому-нибудь? Разве с вас взятки взял кто- нибудь? Скажите скорее: беда и вам, и тому беда, кто взял!

— А вот, кормилец, заплатили по алтыну у первого столба.

— За прочтение.

— Да по алтыну у другого столба.

— За объявление.

— Да по три алтына, когда вошли во двор.

— За вхождение.

— А ты, кормилец, за что берешь?

— За то, что вы у крыльца шапок не сняли.

— А если бы мы сняли?

— Так заплатили бы за здорово живешь.

— Как — за здорово живешь?

— Да так, потому что я приставлен здесь говорить всякому, кто ни придет: здорово живешь, а за это вносится по пяти алтын.

— Была не была! — Заплатили молодцы, взошли на высокое су­дейское крыльцо, подошли к двери.

Дверь заперта. Стукнули раз, и за дверью кто-то сиплым голо­сом произнес: «Гривна!» Стукнули в другой, и тот же голос произ­нес: «Другая!» Стукнули в третий, и тот же голос в третий раз про­молвил: «Третья!»

— Ой, брат! да не на наш ли карман это насчитывают? — мол­вил Фома.

— Подразумевается! — произнес невидимка; маленькое окошеч­ко в двери отворилось; протянулась из него костлявая рука, крюч­ком изогнутая, и невидимка за дверью произнес: — Положи по три гривны с брата.

— Кормилец! за что же?

— А за то, что вы в положенный день пришли. Разве не читали приказа у входа?

— Артамон Сидорович! не пойти ли нам назад? — шепнул Фома.

— Так за бесчестье положенному дню и напрасное челобитье давай по шести гривен.

— Отворяй двери — бери деньги!

— Нет! сперва заплати, тогда отворят.

— На, бери деньги.

— Взял.

— Отворяй!

— Нет, погоди — надобно еще дьяку доложить.

— Так иди да докладывай!

Рука опять протянулась, а дверь не отворялась.

— Иди же докладывать!

— Вы должны доложить, а тогда и двери настежь!

Еще по гривне с головы слетело в костлявую руку невидимки. Дверь наконец растворилась. Глядят просители: стоит целый ряд подьячих, протянулся до самого того стола, за которым сидит дьяк, пишет, пером пощелкивает и не глядит.

Не знали просители, что тут делать. И вот с правой стороны протянулась подьяческая рука крючком, и говорит первый подья­чий: «На отопление судейской!» Протянулась другая, говорит дру­гой: «На бумагу для жалобы!» Протянулась третья, говорит третий: «За записку просьбы». Протянулась четвертая, говорит четвертый: «За печать!» Протянулась пятая… Словом, протянулось четырна­дцать рук, и каждая вытянула из мошны у каждого просителя по несколько алтын.

И с горя, и с расходов, и с холоду повалились просители в ноги дьяку, кричат, вопят:

— Смилуйся, отец!

— Что вы? — спросил дьяк.

— Жаловаться судье Шемяке.

— На жалобу нет запрещения. Справедлива ли жалоба?

— Эй, отец, уж как справедлива, кормилец!

— Не брал ли кто-нибудь с вас взяток, пока вы дошли до меня?

— Нет, кормилец! брали с нас много, а взяток не брал никто.

— Имеешь ли ты наличные доказательства в правоте своего дела? — спросил дьяк у Фомы.

Тот подумал-подумал и отвечал:

— Со мной никаких доказательств налицо нет!

— Хорошо, а ты имеешь ли?

— Нет!

— А ты имеешь ли?

Еремка смекнул и отвечал:

— Имею.

— Покажи.

Ерема вынул из-за пазухи камень в тряпичке и из-за спины Фоминой показал дьяку.

— Ладно! — молвил дьяк. Он встал, растворил двери и ввел про­сителей в судейскую.

Глядят наши молодцы: сидит старый судья Шемяка на большой скамье, за большим столом; с одной стороны стоит чернильница ы полтора ведра, с другой лежат большою охапкою перья лебединые, Хорош судья Шемяка: толст, красен, дороден, ноздри раздував!, правду изрекает. Испугались, струсили, оробели наши просители, кланяются в землю.

— Судья Шемяка! — заговорил дьяк, подошедши к судейской скамье,— Бьют тебе челом два просителя за одного ответчика!

— Гм! — промолвил важно Шемяка и поднял нос кверху.

— Наличных доказательств не имеют!

— Гм! — промолвил опять Шемяка и погладил по широкой сво­ей бороде рукою.

— Не имеют! А ответчик наличные доказательства имеет!

— Гм! — молвил еще раз Шемяка, потянулся по лавке, выдви­нул брюхо вперед, голову закинул за спину, глаза уставил в потолок, сложил ногу за ногу и сказал: — Объявлен ли просителям приказ, что посулов не принимают?

— Объявлен.

— Итак, суд по форме начинается. Жалуйтесь по порядку!

Вот Фома повалился в ноги судье Шемяке, объясняет сущую

правду, как Ерема у лошади его хвост выдернул.

— Ну, что ты, ответчик, скажешь? — возговорил судья Шемяка.

— Я не виноват, что он не дал мне хомута и что у его лошади хвост некрепко держался.

— А чем докажешь?

Ерема не отвечал, а из-за Фомы показал судье Шемяке камень в тряпичке.

— Гм! — промолвил судья Шемяка и тихо прибавил: — Сто руб­лей, наверное.

— Прав! — возгласил он.— Слушай, проситель: отдай ты свою бесхвостую лошадь этому негодяю, и пусть он держит ее у себя до тех пор, пока у нее опять хвост вырастет. Тогда возьми себе лошадь с хвостом, а если он хвоста отдавать не будет, дозволяется тебе жа­ловаться законным порядком. Дьяк! вывести просителя и взять с него надлежащую подписку, пошлины, приказный сбор и прочее, как следует.

Фому подхватили и повели в подьяческую, а Артамон повалил­ся в ноги судье Шемяке, объясняет сущую правду, как Ерема с мо­ста прыгнул и отца его задавил.

— Ну! что ты, ответчик, скажешь? — возговорил судья Шемяка.

— Я не виноват, что отцу его вздумалось подъехать под мост, когда я прыгнул, и что отец его не увернулся, когда я на него упал.

— А чем докажешь?

Ерема не отвечал, а из-за Артамона показал судье Шемяке ка­мень в тряпичке.

— Гм! — промолвил судья Шемяка и тихо прибавил: — Еще сто рублей, наверное!

— Прав! — возгласил он,— Слушай, проситель: поди ты, стань на мост на том самом месте, где стоял этот негодяй, а его поставь на то самое место, где ехал твой отец, и потом спрыгни на него с моста и задави его, точно так же, как он задавил твоего отца. А если ты, спрыгнувши, его не задавишь, дозволяется тебе снова жаловать­ся на него законным порядком. Дьяк! вывести просителя и взять с него надлежащую подписку, пошлины, приказный сбор и прочее, как следует.

Артамона подхватили и повели в подьяческую. Остались в судей­ской судья Шемяка, дьяк да Ерема.

— Ну! — сказал судья Шемяка.— Доволен ли ты моим судом?

— Доволен,— отвечал Ерема.

— Так подавай же доказательства того, что доволен.

— И за этим не станет! — отвечал Ерема, вынул тряпичку, раз­вязал и показал судье Шемяке камень.

— Как? — воскликнул Шемяка.— Стало быть, ты не хотел мне за каждое решение давать по сто рублей, и не деньги, а камень мне показывал? Для чего же ты мне его показывал?

— А вот для чего: если бы ты судил не по мне, так я этим кам­нем прямо бы тебе в лоб пустил!

Судья Шемяка посмотрел на камень, подумал и сказал:

— Увесист камешек выбрал! — Потом он перекрестился и про­молвил: — Слава богу, что я по нём судил! Если бы да пустил он мне в лоб этим камнем, так, наверное, лбу моему уцелеть было бы не­возможно. Но на чем же ты основывался, оправдываясь в суде та­ким образом?

— На известной поговорке, правосудный судья Шемяка: семь бед — один ответ.

— Прав, прав! — возгласил судья Шемяка,— Казусное, однако ж, дело! Дьяк! вытолкать этого негодяя, а вперед поставить прави­лом на суде: не принимать наличных доказательств без надлежащего предварительного осмотрения, и если кто таковые или тем подоб­ные доказательства представить вознамерится, каковые сей негодяй представил, то оных не принимать, поелику… Ну, да «поелику»-то ты уж там подведи, как законы повелевают!

Ерему вытолкали из судейской, а у ворот на улице встретил он Фому и Артамона, которые стояли и думали: «Жаль хвоста, да все- таки лошадь-то и без хвоста денег стоит! Жаль отца, да все-таки своя голова на что-нибудь да пригодится!»

— Ерема! — сказал Фома.— Чем брать тебе у меня лошадь бес­хвостую, возьми лучше корову, и перед тобой она! Грех да беда на кого не живет!

— Пожалуй! — отвечал Ерема.

— Ерема! — сказал Артамон.— Чем мне прыгать на тебя с моста, возьми лучше, я подарю тебе, хату теплую, владей на здоровье! ведь иной раз так прыгнешь, что потом и прыгать не станешь!

— Пожалуй! — отвечал Ерема.— Давно бы вам так. Право, худой мир лучше доброй ссоры.

И конец сказке о судье Шемяке!

Примечания: